КАКИМИ ВЫ НЕ БУДЕТЕ

Кончилась война. Третьеклассник, я стоял на берегу зло­вонной реки Яузы. Напротив, на другом берегу, трое взрос­лых и пьяных урок развлекались тем, что топили кошку. Физически сильные, они бросали ее через всю ширину реки, почти к моему берегу. И кошке проплыть бы до моего безо­пасного берега всего-то два метра, но она, захлебываясь и все дольше скрываясь под водой, всякий раз плыла назад, к тому берегу, где стояли ее живодеры. И они хватали ее и бросали опять и опять. Видимо, только на том берегу у кошки была родина и все ее жизненные привязки.

…С закончившейся войны вернулся молодой солдат Лео­нид Лиходеев. На гражданке стал он поэтом с совершенно собственным, честным и чистым голосом. Ему бы подпустить в этот голос марксистско-ленинского мироощущения­ и жил бы он припеваючи, сыт, пьян и нос в табаке. Однако, наблюдая на своем берегу большие несовершенства обще­ства и весь состоя из высоких представлений о чести, не мог этого поэт, отчего и жил более чем впроголодь с перекрывае­мым ему издательским кислородом.

В России был ве­личайший гражда­нин и знаток Рос­сии – Салтыков­-Щедрин. Он гово­рил: «Сатириком может стать только тот, в ком очень сильно представле­ние об идеале… И, вглядевшись в поэта Лиходеева, другой значитель­ный гражданин России, стародавний редактор «Литгазеты» С. С. Смирнов увидел в поэте должные представления об идеале. И взял его в штат газеты фельетонистом. Состоялся меж редактором и поэтом известный мне еретический договор, в соответствии с которым вопреки всей практике марксистско-ленинской печати фельетоны либо без правки ставились в номер, либо шли в корзину.

Фельетонист вообще, настоящий фельетонист – крайне редкостная и самовозникающая категория. Ни в какие вре­мена. ни в какой стране, процветающей либо влачащей, громадной или крохотной. не бывает сразу трех, скажем, фельетонистов… Их всегда максимум один, в изобильные отрезки времени – два. Нельзя выучиться на фельетониста, оно – богоданный дар. Но только в нашем отечестве учили по этому разряду. рапортуя в агитпpoп ЦК КПСС, что подго­товлено еще столько-то верных подручных napтии. Ясно, все это было враньем. Фельетонист у нас был один – Леонид Лиходеев. И целых семь месяцев при попустительстве вла­стей продолжался в «Литературке» этот пир здравого смысла и жанра: «Без правок, Лиходеева или в номер, или в корзину». И миллионы людей стали считать духовным праздником для себя выход каждого нового номера «Литературки…

Понятно, все это кончилось снятием с работы редактора и изгнанием фельетониста. Травля Лиходеева была всеох­ватной. Утопляли его дружными объединенными усилиями, а этот человек, могущий составить честь любой стране, во многих странах оцененный и желанный, плыл всегда к тому берегу, где стояли его мучители. И если Иов в Священном писании говорит Вседержителю: «Испытай меня, выйду как золото! – то уж, наверное, по сумме выпавших ему испыта­ний не менее как платиноиридиевым мог считаться Лихо­деев.

Молодой Сергей Александрович Есенин писал в своих дневниках: «Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот. Я впервые видел живого Поэта».

С потом у нас давно уже слабо. У нас теперь предпочи­тается даже, чтобы пот капал как раз с Блоков. И при виде Лиходеева многие годы в редакциях не увлажнялось ничье чело. Напротив, с полным набором правочных абортивных крючьев везде бросались на растерзание гражданственных и блестящих текстов, и вислогубый отставной пушечно-гау­бичный политрук, в силу крепкой идейной закваски поста­вленный партией на сатиру, строго говорил опальному ав­тору: да, не может это у нас пойти, а вот тут вы и вовсе порнографическое слово ввернули, вот, вот: «седалище».

Архимед просил римского терциария: «Убей меня, но не трогай мои чертежи! Терциарий на своей ступени развития пошел навстречу, чертежами пренебрег, предпочитая снести голову старику. Совсем не таковы были терциарии компар­тии. Убивать? Нет, живи как-нибудь, но вот твои чертежи…

Теперь Леонид Израилевич Лиходеев умер. Многие чертежи этого человека беззаветной чести и таланта – таких за семьдесят лет у нас трое: Ильф, Петров, Лиходеев­ – затерты и размыты, они ждут – во благо такого необходимого нам нравственного строительства – своего. реставра­тора, своего Шлимана.

А я тем временем вглядываюсь: ну же, великая страна, свято места пусто не бывает, кто, такой нужный нам, придет вместо Леонида Израилевича? На покуда ничего в волнах не видно, кроме россыпи карликовых фигурок да рассказа Э. Хемингуэя, в котором особенно примечательно название. Вот оно: «Какими вы не будете».

А. МОРАЛЕВИЧ

«Крокодил», №2, 1995 г.