В глухую пору листопада…

Сейчас, в столь суетное время, многие могли забыть это имя. Но он из тех, кто жил, невзирая на времена, на правителей, на строй, на условия и “неусловия”. Он оставил нам не только память о себе, но и свои книги. Главная из которых – последняя: “Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала”. Своего рода летопись четырех поколений одной семьи, охватывающая время от конца прошлого века до семидесятых годов нашего. Это – история нашей страны. История людей, пpoглоченных или отторгнутых Временем.

Трудно писать о смерти. Еще труднее о тех, кого она забрала. О наших друзьях, родных, близких. О тех, с кем мы выросли. 6 ноября исполнится год с того дня, как от нас ушел Леонид Лиходеев.

Владимир МОТЫЛЬ:

Когда начинающим кинематографистом я принес Леониду Лиходееву идею сценария восточно-феерической комедии, шел 1964 год.

Мой выбор автора определил не только восторг перед яркой самобытностью, остроумием лиходеевского таланта. В ту пору красный «Таджикфильм» разобрался во всем сразу же. Большевик – он и в Душанбе большевик. И усилий не требовалось, чтобы понять, что сценарий смеется над хрущевским самодурством. Отказ киностудии, расстроивший меня, казалось, вовсе не огорчил Лиходеева. Сколько раз он потом удивлял меня способностью сохранять гармонию души, невзирая на мерзости жизни.

Леонид ЗОРИН:

Его успели уже полюбить, равно как и убояться, преследуя мышиной возней. Он жил своей естественной жизнью. И вдруг он круто ее изменил. Он предпочел известности иной уклад, похожий на схиму. Быт его стал келейным и замкнутым, почти загадочным. Не коей тайной. Все дело в том, что он мог прислушаться к голосу своего призвания. Он должен был написать две книги, именно он и никто другой, – сатирическую картину страны и ее драматическую историю. И он их написал. Так и ушел он в “бест”, в “потай”, в своеобразное подполье, круг его сузился до предела, “масса” уже начала забывать. Тут-то и выяснилось, что южный характер (Лёнин) умеет твердеть не хуже северного, умеет соответствовать уровню не только таланта, но и судьбы. Он оказался самодостаточным, отлично обходился без труб, без мельтешни, без жалкой зависимости от взглядов и толков ловцов сенсаций.

Марк ГАЛЛАЙ:

Как литератор он был не просто талантлив, а талантлив разносторонне. Любой читатель не мог не заметить, как мастерски владел он разными жанрами – от поэзии до романа, от рассказа до фельетона. Были, конечно, среди его произведений более или менее удачные, но в отличие от многих других писателей не было написано им ни единой строчки, которой пришлось бы впоследствии стыдиться. С Леней всегда было очень интересно. Он много, чрезвычайно много знал. Хотя никогда этого специально не подчеркивал, не подавлял собеседника обширностью своих познаний в самых разных областях – от отечественной истории до устройства автомобиля. Поначалу, каюсь, я не удерживался раз-другой от соблазна заглянуть в энциклопедию, чтобы проверить точность выданной Леней информации. Но быстро это дело бросил: проверка неизменно подтверждала достоверность сказанного им.

В.КАРДИН:

Если судить о дружбе рационально, отвлекшись от живого чувства, то надо признать: определяется она кругом и количеством тем, на которые можно безоглядно говорить в надежде на взаимное понимание. Сейчас, после Лениной кончины, у меня такого собеседника нет. А был он среди первых и ушел с последними. Его не соблазняли легкие решения, и он не упивался успехом. Режим был лишен чувства юмора. Поэтому едва ли не все, вышедшее из-под его пера, пришлось не ко двору. Он воевал с системой, он внимательно ее препарировал, стараясь сохранить улыбку. Но и неулыбчивая его проза по сути не менее беспощадна. Человек, необходимый другим, черпает в такой необходимости поддержку. Но что остается тем, кому он был необходим, когда его уже нет?

Aлeкcaндр БОРИН:

Даря мне первый том своей главной книги “Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала”, Лиходеев написал: “Дожили, все-таки”. Признаться, к писанию “в стол” отношение у меня было в ту пору сложное. Случалось, что о своих “загашниках” многозначительно говорили люди, профессионально, к сожалению, не состоявшиеся. И этими разговорами они как бы самоутверждались, оправдывали свое бездействие. Раздавалось и другое объяснение: мол, в подцензурной печати всей правды не скажешь, а полуправда еще хуже лжи. Лиходеев был блестящим профессионалом, и мало кто еще умел, как он, сказать правду даже в подцензурной печати. Сегодня мы все озабочены подведением своих итогов. Одни в те глухие годы шли на баррикады, пропадали в лагерях и психушках. Честь им и хвала. Другие, не устояв, так или иначе себя запятнали. Но много ли среди нас было и есть просто свободных людей? Свободных всегда, при всех обстоятельствах? Свободных во все времена? Леонид Лиходеев – один из них.

Материал подготовила Анна КОВАЛЕВА

«Московский Комсомолец», 4 ноября 1995 года