Мои встречи с Корнеем Чуковским

Леонид Лиходеев оставил обширное литературное наследие. В архиве писателя – рукописи последнего тома трилогии исторического романа «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала» (первые два тома вышли в 1990 и 1991 гг.), а также второй части сатирического романа «Средневозвышенская летопись». Остались, конечно, и записные книжки, дневники. Вдова писа­теля Надежда Андреевна Филатова любезно предоставила « Крокодилу» несколько набросков из записных книжек и воспоминаний о встречах с Корнеем Ивановичем Чуковским (Лиходеев и Чуковский жили по соседству в Переделкине).

Рыжий и усатый Тараканище причинил множе­ство бед зубастым и клыкастым зверям. Он их держал в страхе. Он им не давал пикнуть. Он был одновременно и Змеем Горынычем и Минотавром.

Говорят, улыбнуться перед изображением Аписа – значит дисквалифицировать его в обык­новенного бугая … Чуковский улыбнулся перед чу­дищем всех сказок, и оно превратилось в рыжего таракана…

Мы бродили по переделкинским дорожкам. Воробьи суетились, ругались, делили что-то на опав­ших листьях. Может быть, прошлогоднее наслед­ство.

Один воробей, шустрый и толстенький, явно вы­делялся среди компании.

- Посмотрите на него внимательно, – пред­ложил Корней Иванович, – это заслуженный воро­бей.

- Чем же?

- Он склевал Тараканище.

Я посмотрел на птицу с уважением. В душе моей похолодело:

- Как он рискнул, Корней Иванович?

- Он не знал, что перед ним – великан. Он видел вещи такими, какими они являются на са­мом деле.

Воробей-прагматик чирикнул, подтверждая истину услышанных слов. Он сделал это с вызы­вающей горделивостью, присущей только во­робьям, да и то не всем.

- Откуда же взялся страх у слонов и носоро­гов? – спросил я у Корнея Ивановича. – Почему они обмякли перед жидконогой козявочкой-бука­шечкой?

Он остановился и пристукнул палочкой по камню:

- Страх – это болезненное ощущение своей исключительности. Если каждому слону в отдель­ности придет в голову, что таракан слопает именно его, все стадо превратится в тараканью пищу.

* * *

Он приходил в дом творчества, поднимался в номер и садился, не снимая шубы:

- Читайте новый кусок …

- Разденьтесь, Корней Иванович, здесь жарко.

- Если вы меня жалеете, пишите короче, чтобы я не успел согреться.

У него было точное, предметное ощущение мета­форы «пожалей читателя» …

* * *

Гостья прибыла в столицу с целью осмотреть царь-колокол, царь-пушку, Третьяковку и Чуковс­кого.

Она была настроена патетически. Потому что приобщение к великим предметам делает самого приобщающегося выше и значительнее.

В этом смысле молчаливые предметы незаме­нимы. Они безответны. Хуже обстоит дело с вели­кими предметами одушевленными.

Корней Иванович обнаружил гостью, когда вы­шел из дачи. Она сидела на скамейке, приобщаясь к атмосфере, в которой проживал гений.

Гений вышел с палкой. На нем была известная дымчатая кепочка, узенькая не по голове, промереженная сзади.

Гостья встала и истово поклонилась, как перед епископом. Он учтиво протянул ей руку, которую она обхватила обеими ладошками:

- Я буду всем рассказывать, что видела вас! Глаза ее горели, и огонь подтверждал истинную правду ее слов.

- Всем не надо,- мягко сказал Корней Ивано­вич, пытаясь вытащить руку из ее крепких дланей.

Для общения с царь-пушкой слов не требуется.

Общение с гением требует слов. Гостья нервно рассмеялась – ответ показался ей многозначи­тельным.

Всякое слово гения многозначительно, даже если он спрашивает, как пройти до ветру. Держа­вин поразил этим вопросом лицеистов на всю жизнь.

- Вы были знакомы с Блоком? – начала до­прос гостья.

- Как вам сказать?.. Захаживал, бывало …

- А с женою его? Правда, он ее любил больше жизни?

Гений посмотрел на гостью со слезящейся иро­нией.

- Как же? – воскликнула гостья. – Она же была дочерью великого ученого!

- Да, – поддержал гений. – Ев папа был авто­ром известной таблицы Менделеева. Это была прекрасная таблица!

Он уже устал от нее, потому что едва ли он от чего-нибудь так уставал, как от восторженной глу­пости.

В этот день он был занят устройством тради­ционного чуковского костра. Он вздохнул и спро­сил ее в упор:

- Вы хворост собирать умеете?

- Да! – самоотверженно воскликнула гостья, как перед причастием.

- Тогда не станем терять время! Пошли! И все пошли в лес собирать валежник.

Гостья старалась изо всех сил. При этом она не могла молчать. Присутствие гения толкало ее на высказывания.

- Дети узнают много поучительного, – возвы­шенно заявила она, – на таких кострах им откры­вается мир!..

- Разумеется,- согласился Корней Иванович.- Прежде всего они обнаруживают, что сы­рые дрова горят хуже сухих.

Гостья почувствовала в словах гения мудрость притчи. Она посмотрела на свой хворост. Он был сух и прекрасен. Тогда, заметив в руках у меня несколько влажных веток, она сказала назида­тельно, как отличница учебы:

- Хворост нужен сухой!

- Хворост надо держать сухим,- поддержал ее Корней Иванович.

Прямая поддержка гения воодушевила гостью.

Она освоилась, завладела положением и стала распоряжаться. И, странное дело, все ей подчиня­лись.

Корней Иванович присел на скамеечку:

- Все пропало … А еще утром так было хорошо! Пели птички, светило солнышко …

Лица, умеющие распоряжаться, вызывали в нем грусть.

Собирались дети. Они слушались тетю изо всех сил, с демонстративной серьезностыю, как это могут делать только дети и чиновники до обеденного перерыва.

Приехал Берестов. Он всегда читал стихи на чуковских кострах. Мне кажется, Корней Ивано­вич любил Валентина Дмитриевича, как Мойдо­дыра – как свое произведение, дорогое автору тем, что не меняется с переизданиями.

Берестов явился, сверкая лучезарными окуля­рами и доверчивой улыбкой, без которой не бы­вает счастливого детства.

Гостья ревниво посмотрела на него. Ее смутило, что гений так простецки обнимает взрослого муж­чину. Вероятно, по ее мнению, Чуковский должен был 0бнимать исключительно детей. В крайнем случае Михалкова или Агнию Барто.

Задача гостьи заключалась в том, чтобы пере­дислоцировать внимание гения.

- Пусть всегда будет солнце! – вызывающе воскликнула она.

Корней Иванович покосился на серенькое небо. Гостья не унималась.

- Замечательная песня!

Он тихо спросил:

- Кто вам сказал?

Она опешила:

- Как это? .. это же ваша necня! … Вы же сами ее записали! Теперь ее поют всюду! Все – и взрос­лые, не только дети!..

- Да, – печально сказал Корней Иванович, – записал… Я не знал, что из этого получится…

Теперь гостья была пopaжена:

- Но она же всем нравится!

- А мне – нет… .,

Он посмотрел на нее с сожалением и, вероятно, почувствовал, что не следует ее обижать в лучших эмоциях .

- Это сочинил маленький мальчик, – грустно и серьезно сказал Корней Иванович. – Это было чисто и непосредственно – тем и хорошо… А взрослые дяди сделали из детских слов номер для эстрады, npиписали свои слова, и теперь эту пошлость горланят даже пьяные …

Гостья ничего не понимала. Гений совершал свя­тотатство, а она была не из тех, кто отказывается от своих убеждений.

- Эту песню принял народ,- железно сказала она и холодно посмотрела на саморазо6лачив­шеrocя гения. – Оказывается, и вы бываете не правы…

- Бываю! – чуть не взвизгнул от радости Корней Иванович. – Матушка! Бываю!

И он даже хлопнул в ладоши, бросив палку:

- Жаль, я тороплюсь на поезд, – уже леде­няще сказала гостья. Корней Иванович вскочил, схватил ее за руку:

- Торопитесь! Торопитесь! Наши поезда идут строго по расписанию! Это – прекрасные поезда! он преобразился. Дети окружили его, или, если можно так выразиться, он окружил детей.

Маленькая девочка читала «Федорино горе». Она была так мала. что не выговаривала ни одного слова правильно. Но первые слова, которые она подчиняла себе неумелым ротиком, были словами Чуковского. Он был счастлив.

И вдруг, кивнув в сторону калитки, он сказал:

- А ведь ее могут назначить кем-нибудь. а? Вполне…

- Вот задаст она мне тогда!

Публикация Н.ФИЛАТОВОЙ

«Крокодил», №2, 1995 г.