Диалог в стиле галоп в канун года лошади

Я: Вы заметили? Чего сейчас в большом достатке, так это вся­кого рода гороскопов, гаданий, предсказаний…

ОН: Вы хотите, чтобы я со­ставил гороскоп? Что вам ска­зать?.. Перестройка началась Годом Быка. Помните, как это было? Не год, а коррида!.. Сле­дующий настал – кинулись усмирять бюрократического Тигра. Но за ним пришел почему-то Год Кролика… Затем явился Год Дракона. Думалось: вот теперь ­то мы всего достигнем!.. А в ре­зультате – Год Змеи… Тут те­бе и с одной стороны, и с дру­гой стороны, и левые, и правые, и чтобы Центр уцелел… Вот как это было. Теперь грядет Год Ло­шади. Может, наконец, работать начнем?..

Я: Сегодня, когда разрешено все, что не запрещено, как себя чувствует Сатира? Не прибави­лось ли ей забот с приходом гласности, снявший табу с многих тем и открывшей шлагбаумы в совершенно секретные зоны, куда вход для пишущей братии был категорически запрещен?

ОН: Весь ваш вопрос состоит пока из деклараций. «Разрешено то, что не запрещено» будет толь­ко тогда, когда для этого по­явятся реальные житейские об­стоятельства.

А пока в провинции снимают редакторов, вешают лапшу на уши и клянутся гласностью, которая для многих представляет собой очередное бюрократическое пустословие… Когда будут приняты законы, делающие нам всем хорошо, то и тогда выполнение их будет очень и очень затруднено.

Сейчас идет подготовка общества к такому состоянию, при котором законы будут не только звучать, но и работать, и подготовка эта оказалась во сто крат более серьезным делом, чем принятие самих законов. В это мы убедились, следя за работой второго Съезда народных депутатов СССР. Что тут делать сатирику, не знаю… Может быть, то же, что и фермеру, слесарю, негоцианту, инженеру, академику, герою, мореплавателю, плотнику. То есть заниматься делом, избавляясь от невежества и блудословия.

Я: Кстати. о словах и словe­сах… Сатирик ведь тоже возво­дит здание своего произведения с помощью слов-кирпичей. Слова, как проницательно заметил поэт, стареют, ветшают, как платье. Инфляция словесного об­ращения понуждает изобретать новые слова и понятия. Не могу отказать себе в удовольствии привести некоторые: «страна развитого очередизма», «выпуск­ник одесского ОВИРа», «самый читающий между строк народ в мире», «КГБ-боязнь»… Я уж не говорю о кочующих из статьи в статью неологизмах – вроде «застойщик» и «перестpoй­щик»…

ОН: От этих слов обхохочешь­ся. Но эта кaламбуристика никогда не представлялась мне

симпатичной. Скаламбурить мож­но еще позаковыристее. А всегда считал: чтобы было смешно, нужно не выдрючиваться, а формулировать. А насчет кирпичей – у одних они рассыпаются к вечеру, а у других – новенькие десятилетиями и столетиями.

Я: Еще одна перемена со знаком плюс: пусть со скрипом и скрежетом, но сундуки спецхра­нов приоткрываются. Того гля­ди, в наших руках появятся, страшно сказать, Библия, спра­вочник «Кто есть кто», «Книга рекордов Гиннеса»!: Что тогда делать тем, кто, все это запре­щал?

ОН: А вы о них не заботь­тесь. Им прикажут – они вам и Библию по домам будут разносить. «Книга рекордов Гиннес­а», по-моему, еще довольно слаба в той части, которая каса­ется рекордов нашей родной, лучшей в мире, как указывал товарищ Сталин, бюрократии.

Я: Наши серые будни расцвечены чудесами. Меркнут фанта­зии Жюля Верна или того же Герберта Уэллса!.. Они позабы­ты и позаброшены. Наши со­временники, приняв позы идо­лов острова Пасхи, не сводят глаз с голубых экранов…

ОН: Когда наступает кризис­ная эпоха, появляются чудотвор­цы. Их вызывает к жизни ожи­дание чуда. Может быть, то, что они делают, полезно и нужно, не знаю, я не специалист, не мо­гу судить. Но то, что ОНИ - кудесники, исцелители, пришель­цы из других миров – должны были появиться именно сегодня, для меня несомненно. Скажем. в эпоху сталинизма или застоя их быть не могло. «Чудесами» за­нималась власть. Теперь власть сказала: на чудо надейся, а сам не плошай. А как? И возник спор между теми, кто хочет ве­рить в чудо, и теми, кто знает, что чудес не бывает, а просто надо работать. Людям разочаро­ванным, уставшим ждать и надеяться, очень хочется чуда.

На моей памяти два пришест­вия инопланетян. Первое – вре­мени романа «Аэлита». Те ино­планетяне были злыми и агрес­сивными, потому что злыми и агрессивными были мы сами. Мы наводили порядок силой, «загоняя человечество в счастье железной рукой».

Теперь мы видим, что из это­го вышло. Поэтому сегодняшние инопланетяне добрые и поклади­стые, то есть мы возлагаем на них все ту же надежду навести у нас порядок, который мы сво­ими силами навести не могли.

Я: «Красная книга» дефицитов пухнет день ото дня. Проблемы растут, как снежный ком. Немуд­рено и разучиться улыбаться… Как же быть с известным афоризмом: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым»?

ОН: Почему – «смеясь»? Иногда – и плача… Хотелось бы только, чтобы оно не плакало, встречая будущее.

Видите ли, какая штука… Ка­жется, уходит время, когда сати­рa несла прокурорские функции.

Сатирик всегда таков, каково общество, в котором он живет. Когда все занимаются не своим делом, то и сатирик занимается не своим делом, подменяя собой суд, прокуратуру, следствие и участковых надзирателей. Сейчас, как мне кажется, сатира по­мaлу освобождается от прокурорских функций.

Теперь – о настоящих сати­риках.

Мне нравится, как работает Григорий Горин. Его занимает как будто совсем не то, что за­нимает сиюминутных сатириков. Он берет известные литератур­ные сюжеты, которые волею су­деб давно уже стали неизвест­ными. Кто его герои? Мюнхгау­зен, граф Калиостро, Герострат… В пьесе «Убить Герострата» толпа восторженно несет на руках того, которого еще пять минут назад собиралась уничтожить. В этой сцене больше тревоги о здравии человеческого рассудка, чем в рубриках «Острым пером» или «Сатирическим пером», где высмеиваются лежащие на поверхности, всем известные недостатки.

Мне нравится, как работает Михаил Жванецкий. Он продол­жает традицию великого Зощен­ки, показывая психологию, эти­ку, нравственность (вернее, безнравственность) житья-6ытья, ко­торое не столько смешно, сколько страшно.

Мне нравится Михаил Задор­нов, который работает, как гово­рится, наотмаш…

Сатирик ищет в жизни поло­жительные явления, и если пи­шет об отрицательных, то только потому, что ищет пристальнее других. Суть реальной жиз­ни важнее самоценной попытки изобразить отдельные неприят­ные случаи.

ОН: Вы подрываете корни сати­pы!.. Что плохого в монологах, сценках, интермедиях, где под­вергаются осмеянию хапуги, раз­гильдяи, бюрократы, по вине ко­торых люди лишены самого не­обходимого, того же мыла или лекарств!..

ОН: Я за, них за всех – дай им Бог здоровья! – за тех, кто веселит публику с подмост­ков эстрады, и за тех, кто мечет громы и молнии со страниц га­зет· и журналов, и за тех, кто устраивает грандиозные юмори­ны на стадионах.

Но развлекать человека лучше, когда, он после работы, чем когда он вместо работы. Свобо­да заключается не в том, что че­ловек безбоязненно хохочет над правительством, а в том, что он не отчужден от продукта своего труда, распоряжается им, владе­ет и твердо знает, что это не временное явление. Например, я вижу обнадеживающее явление в том, что намечается выпуск мини-тракторов для фермерских хозяйств. В этом для меня гораздо большая победа здравого смысла над идиотизмом, чем в дюжине самых ост­рых фельетонов на ту же тему!..

Можно сочинить миллион каламбуров, но человек должен знать, что закон государства,

общества, этика этого общества стоят на страже его личных интересов. Как видите, шути не шути, а до этого нам еще не близко.

Сейчас много говорят и пи­шут, например, о рыночных от­ношениях. При этом о рынке­ – даже иные наши парламента­рии – говорят, как о базаре. А разница между рынком и база­ром такая же, как между ГОСУ­ДАРСТВЕННЫМ МУЖЕМ и МУЖЕМ МАРЬИ ИВАНОВНЫ. Без рынка ни одно общество существовать не может. В том числе и наше. Но у нас рынок был загнан в подполье и принял уродливые формы. В правовом государстве рынок представляет собой ясную и точную картину действительных ценностей в обществе.

Многие десятилетия нам втолковывали, что богатство это не есть хорошо и что надо приносить пользу обществу преимущественно бескорыстно и патриотично. Но приносить пользу обществу, не принося ее себе, невозможно. Невозможно по самой человеческой природе. Прекраснодушный казнокрад Брежнев полагал, что не нужно богатых, он уверовал в это, даже навешав на себя два пуда золота и бриллиантов. Но беда наша в том, что с ним были согласны миллионы людей в том числе и те, что жили за чертой бедности. Почему такое стало возможным? Потому что Брежнев был ВЛАСТЬ, а ВЛАСТИ ВСЕ МОГУТ.

Задача публицистов (а сатирики тоже публицисты) заключается, как мне думается, вот в чем: втолковывать в убогие головы что ВЛАСТИ ДАЛЕКО НЕ ВСЕ МОЖНО. Равенства – именно в том смысле, в каком его хотят видеть простодушные правдолюбцы, – быть не может. По той хотя бы причине, что люди рождаются разными. Справедливость относится к области распределения. Но для того чтобы распределять, нужно произвести. А вот производство, по своей сути, не может быть справедливым. Ни по технологии, ни по организации труда, ни по трудоемкости, ни по талантливости работников. Тут сразу выясняется, кто есть кто. Один вкалывает, а другой сачкует. Именно от производства зависит, какова жизнь на самом деле. Извините за небольшой урок экономической психологии или психологической экономики!..

Вы вправе спросить: а какое все это имеет отношение к сатире? Один знакомый литератор с возмущением сказал мне, что некий эстрадный сатирик за выход на сцену берет 8 тысяч. Я спросил: «А если вы выйдете на сцену, вам дадут 8 тысяч?». Он возмутился: «Конечно, нет!». «Так что же вы хотите?» – сказал я. Что же мы все хотим от перестройки, если он, как и другие, верит в справедливость принципа, по которому платят поровну – талантливым и бездарным?

Я: Вы приучили читателей к тому, что Леонид Лиходеев – сатирик. В последнее время ваши фельетоны перестали появляться там, где они печатались постоянно. Вы переменили профессию?..

ОН: Литератор – это одна профессия. Всегда одна и та же. Просто дело в том, что я писал не только фельетоны. Двадцать лет назад я начал писать роман. Когда за него принялся, вряд ли мог представить, что он превратится в трехтомную эпопею. Роман называется «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала». Это история четырех поколений одной российской семьи, начиная с конца прошлого века и почти до наших дней. Журнал «Звезда» во втором номере 1990 года начинает публикацию первой книги романа. Полностью роман выпустит издательство «Московский рабочий».

Я: Могли бы читатели нашей газеты познакомиться с вашим романом? Любопытно узнать, что получается, когда литератор меняет перо сатирика на перо романиста…

ОН: Почту за честь. Тем более, что лет пять назад вам бы и в голову не могла прийти такая дикая идея…

Я: Как так?

ОН: А так. Я хотел написать о том, почему жизнь огромной страны трепетала от страха, искренне не понимая своего состояния, веселясь, ликуя, трубя в фанфары и не видя, не желая видеть, как снижается ее умственный, производственный, экономический, то есть культурный уровень. Когда я принялся за роман, то и не мечтал увидеть его опубликованным. Мне хотелось во многом разобраться… Ведь затевали нашу сегодняшнюю жизнь люди образованные, бесстрашные, затевали задолго до 1917 года… Первоначальный замысел моей книги (политический роман) в процессе работы расширялся, появлялись все новые сцены, новые картины. В конце концов, стало ясно: Жизнь – больше политики. И роман, который замышлялся в какой-то мере как политический, превратился просто в роман.

Я: Не знаю, как воспримут читатели ваш «Семейный календарь», но вчера я был в редакции журнала «Дружба народов». Попросил ноябрьский номер. Выяснилось: на всю редакцию один экземпляр. Как величайшую милость мне разрешили его перелистать. Наткнувшись на главы из вашей книги «Поле брани…» о Бухарине, с трудом оторвался.

ОН: А вот Надежда Андреевна, моя жена и главный редактор всех моих сочинений, была весьма польщена, узнав от своей подруги, доктора наук, что, когда она захотела прочесть в научном зале Ленинской библиотеки главу о Первом съезде писателей, которую напечатал журнал «Вопросы литературы», оказалось, что кто-то аккуратно эту главу вырезал… Должно быть, тоже не мог оторваться!

Я: И все же… Что с фельетонистом Лиходеевым? Окончательно ли он уволился из сатирического цеха?

ОН: Насколько мне известно, сейчас он находится на семейном подряде, готовит к публикации вторую и третью части своего «Семейного календаря». А если Бог даст ему сил и здоровья, фельетоны еще появятся.

Автограф взял Ким Ляско

«Книжное обозрение», № 52, 29 декабря 1989 г.