«До «Семейного календаря» я написал для себя роман, который по тому времени считался сатирическим (вообще у меня странные отношения с этим термином), под названием «Средневозвышенская летопись». Это то, без чего русская сатира не живет: очередной город Глупов (он же – село Горюхино, город Градов, губернский город Н., по которому ходит Чичиков)…

СРЕДНЕВОЗВЫШЕНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

Отрывки из первой части романа, опубликованной в журнале «Русское богатство», №1, 1992 г, Москва

Прибыв в Средневозвышенск, не мешкая, Петр Голубев явился к бывшему однокашнику в полной готовности служить.

Степуня, встретив его, поморщился государственно, показывая, что одно дело – встретить друга на перепутье, другое же стакнуться с ним при исполнении служебных обязанностей. Однако слово свое Степуня сдержал и впихнул Петьку в СНИИПУЖ, желая иметь в этом растущем идеологическом центре своего человека.

Место младшего научного сотрудника считалось не таким уж заметным, чтобы беспокоить большое начальство. Достаточно было Степкиного звонка директору института.

Средневозвышенский Научно-исследовательский Институт Патриотизма и Украшения Жизни был научным заведением нового типа, в котором служили специалисты по патриотизму, ибо в последнее время патриотизм стал наукой, набирал силу и втягивал в себя со всех сторон ученые кадры.

Наука сия кормила сытно, и попасть в нее можно было лишь по милости.

СНИИПУЖ создали в тот период, когда государственные люди вошли в солидный возраст и у них подросли детишки и племянники, которым необходимо было трудоустраиваться.

Никакой государственный человек в Средневозвышенске не располагал средствами для содержания взрослых детей своих, поскольку все здесь принадлежало народу, а народ кормил только того, кто ему служил по ведомости. Нужно было причащать детей своих к славному пирогу и переводить их на казенный кошт, дабы в дальнейшем о них заботилась казна, держа их в сытости и тепле. Для этой причины и был создан научный институт Патриотизма и Украшения Жизни, чтобы там имелись ведомости для кормления.

Директор СНИИПУЖа Фрол Романыч Пятихаткин, муж интеллигентный, при галстуке, принял Петра Голубева немедленно. Однако, увидав бородатого парня со смышленым лицом. усумнился: не ошибка ли? Но по документам выходило, что перед Фролом Романычем есть не кто иной, как рекомендуемый Большим Домом Петр Алексеевич Голубев, член партии, православный, одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года рождения, кандидат исторических наук.

Фрол Романыч Пятихаткин был мужиком справедливым, но строгим, хотя и начальствовал над вьюношами и девицами не простого происхождения. Он не признавал неискренних чувств. Подчиненный обязан знать, что есть подчиненный, и ждать ему от начальства разных улыбок не приходится. Это была школа, ибо всякий понимал, что и сам, став начальником, до улыбок не опустится. Петр Голубев стоял перед директором, как лист перед травой, то есть молча, и Фролу Романычу это вроде бы нравилось. От такого ощущения он нахмурился, отложил документы и, сплетя короткие негнущиеся пальцы, сказал, глядя в угол стола:

- Куда же вас пристроить?

Голубев молчал.

- Анкета подходящая, – сказал Фрол Романыч.

Голубев слушал. Он понимал, что Пятихаткину нужно просто показать себя, а после Степкиного звонка деваться ему некуда.

- Языки знаешь? – взглянул на Голубева Пятихаткин.

- Прутландский …

- Так … Досконально знаешь или примерно?

Если бы Петр Голубев вместо ответа заговорил бы по-прутландски, он нажил бы себе такого врага, какого ему на первых порах наживать отнюдь не следовало. Но он был смышлен не только взором, но и сутью. И он сказал робко:

- В пределах программы, Фрол Романыч…

Пятихаткин задумался, глядя теперь в окно, что при его крепкой шее было не весьма удобно.

- Пойдете в отдел патриотизьма, – наконец сказал директор. – В местный сектор … .Младшим научным…Там работы много будет…

И, повернувшись к Голубеву, добавил:

- Работы не боишься?

- Фрол Романович, я прибыл, чтобы работать, – прилично ответил Голубев, на что Пятихаткин нахмурился еще больше:

- Вы садитесь…

Голубев сел.

- Папаша у вас что же? Реабилитирован как враг народа?

- Реабилитирован.

- Так … На пенсии?

- Да.

- Какая у него пенсия?

- У него пенсия среднего значения.

- Пятихаткин опять задумался, воротя лицо свое к окну.

- Ладно, – сказал он, – тебе придется пока замещать заведующую. Она в родовом декрете… Как на партийный учет станешь, я тебе задачу дам. А пока осваивайтесь…

* * *

Определившись в должность, Голубев стал присматриваться к детям статских и ратных начальников, которые мельтешили у него перед глазами. Девицы располагали коленями, а вьюноши - пиджаками с двойным разрезом. Трудоустроенные в области идеологической борьбы за счастье всего трудового человечества, сослуживцы вели жизнь, соответствующую их убеждениям. Они постоянно брали академические отгулы и творческие дни, а также пребывали в научных командировках за кордоном. Собирались они в дни получек и сачковали, сидя на подоконниках и покуривая привезенные заморские сигареты.

Голубев слушал их научные споры, и они не гнушались приглашать его в арбитры, когда не хватало доводов.

- Смотри на этого хмыря, кричали Голубеву, – приравнял хер до пальца!

Голубев смотрел на хмыря.

- Посмотри на него! Я уже четырнадцать раз был в народных странах! На хрена мне это надо? Что же, я не вырос настолько, чтобы в антинародную страну ехать?!

Голубев робко вставлял:

- Но в народных странах заметнее рост пролетарского самосознания …

- В антинародных странах тоже рост – будь здоров! Там тоже есть на что поглядеть … А ты над какой темой сидишь?

Голубев улыбался:

- По местному патриотизму.

- Ты что – без языка?

- Почему … С языком …

- Так какого же ты сидишь на местном патриотизме?

- Так надо, – отвечал Голубев многозначительно, и ответ его вызывал уважительное, но настороженное понимание.

Сначала к нему относились, как к чьему-то племяннику, потому что на сына он никак не походил. Потом, по молчаливости его и замкнутости, решили, что он чей-то худородный жених, поскольку был он и одет неважно, и в дружбу ни с кем не лез от робости. Но тихие его улыбочки и это самое “так надо” сделали свое дело, и сослуживцы сообразили, что он – сам по себе и, на всякий случай, держаться от него надо подальше, ибо. Видимо, тайное задание у него было не чета другим …

А он смотрел на них и понимал, что добиться чего-нибудь сможет только своими руками. Они кушали пирог, но не главные куски,. а те ошметки, которые оставались от дележа в высоком сонме. У них были плутоватые бегающие глаза, а он был смел и, действительно, им не чета.

Недели через две после устройства Голубева директор института Пятихаткин собрал исключительно заведующих отделами, не веля быть более никому ввиду особой секретности. Но поскольку заведующая отделом местного патриотизма Свистунова все еще не возвратилась из отпуска, отдел представлял Петр Голубев, каковому дозволялось присутствовать на секретном совещании не самому лично, а как бы в виде отсутствующей Свистуновой.

Оглядев собравшихся заведующих отделами и обходя глазом Голубева, как присутствующего условно, Пятихаткин сказал, что получено указание о приближающемся пятьсотпятидесятилетнем юбилее, и потребовал отнестись к этому со всей ответственностью. При этом он никак не мог высказать слово “пятьсотпятидесятилетие”, для чего читал его всякий раз по бумажке, разбивая на склады.

Пятихаткин отметил, что сие указание следует пока держать в секрете, отпустил заведующих и стал вызывать каждый отдел приватно.

Так закрутилась работа в СНИИПУЖе.

Когда пришел черед местного патриотизма, Пятихаткин на Голубева не смотрел и никак к нему не обращался, чтобы не подчеркивать неуместную в данном случае разницу между Голубевым: и Свистуновой. Глядя в окно, директор указал, что сектору местного патриотизма придется самоотверженно потрудиться, поскольку родному городу Средневозвышенску вскорости исполняется пятьсот пятьдесят лет.

Голубев выслушал задачу смиренно, показывая, что слушает ее впервые и с интересом. Пятихаткин говорил строго, как и подобает говорить о государственном деле. Произнося тяжелое слово, он сбивался, пока выговаривал, но ломал себя, доводя слово до конца.

Петя слушал, вспоминая Степкино посещение, том энциклопедического словаря и думал о роли случайности в историческом процессе. Конечно, не заметь Степуня нечаянного сведения – нашлось бы что-нибудь другое для дальнейшей неукротимой деятельности. Нашлось бы непременно. И он, Голубев, понимал, что чем больше он станет подкидывать подобных мелочей государственным мужам, тем будет ему лучше. Но пока он смирял себя постным видом и готовился к выполнению задачи. Пятьсотпятидесятилетие, несмотря на тяжесть произношения, была дата круглая и заманчивая дли ликований, благолепия во взоре и гордости в душе. Дата заманчивая в смысле фундамента, на котором начальство строит нерушимые замки свои …

- Надо уточнить материалы, – велел Пятихаткин. -. Сделаем докладную для Большого Дома.

- Ясно, – сказал Голубев. – В каком разрезе уточнять? .

Пятихаткин подумал, но на этот раз глядя на Петю. Вздохнув, он сказал:

- В разрезе уточнения.

- Слушаю, – сказал Голубев и вышел, наполненный рвением.

Однако он не торопился. Он понимал, что если из Большого Дома Фролу спустили директиву, так, видимо, под этой директивой уже были какие-нибудь данные, подготовленные Степуниными референтами. Пускай пока Степуня разбирается сам, – кто, когда и зачем основал этот город, а он, Петр Голубев, подождет и присмотрится, что к чему.

Но долго присматриваться ему не пришлось.

Через несколько дней позвонили из редакции “Средневозвышенской Победы” и испуганным голосом спросили, не мог ли бы кто-нибудь из научных сотрудников сектора местного патриотизма, как специалист, выступить в газете со статьей о замечательном прошлом города Средневозвышенска.

“Ага, – смекнул Голубев, – директива ползет”.

И сам от себя того не ожидая, сказал солидно, что сотрудники сейчас очень заняты, однако, возможно, если выдастся время , такую статью редакция получит.

- Позвоните через недельку, – сановно закончил Петя и положил трубку.

Он исподволь приобщался к казне.