ПОЛЕ БРАНИ

* * *

…Идея, оправдывавшая жестокость к врагам, была верой, надеждой и любовью людей, ниспровергших старый мир. Она была мудростью революции.

Но жестокость отворяет кровь. Поначалу – малую, потом – большую, потом – великую. А великую кровь не унять, покуда не вытечет. Этого Бухарин не знал или не хотел знать. Но когда узнал – или захотел узнать, почувствовал то, что чувствует всякий человек, приговоренный к плахе: беспомощность.

Жестокость не знает идей. Признанная и установленная однажды, она не может не стать адской машиной, она не может не обладать исполинской силой, она не может не пользоваться методами средневековья и не фабриковать организованную клевету. Она была безнаказанной изначально. Этого Бухарин не понял даже перед плахой.

«В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД – это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя,- история не терпит свидетелей грязных дел».

Я переписываю его завещание строчка за строчкой, и строки эти останавливают внимание и требуют перечесть все заново, потому что эти строчки написаны человеком, пытающимся приподнять завесу судьбы.

Хорошо обеспеченные чиновники пользовались былым авторитетом ЧК, той самой ЧК, в коллегии которой когда-то состоял и Бухарин, отстаивая право революционной расправы. Не авторитет укреплял ЧК, а ужас перед ее всесильем.

Конечно, чекисты тех лет не знали корысти. Более того, публикуя списки расстрелянных врагов революции, ЧК непременно сообщала о расстрелянных грабителях и ворах, проникавших в ЧК, чтобы действовать ее именем.

Но ЧК расстреливала, расстреливала, расстреливала.

И с каждым ее выстрелом падала цена человека. И было достаточно означить человека классовым врагом, чтобы лишить его жизни, свободы, достоинства, права. И ЧК перестала печатать списки убитых. Люди, затеявшие ЧК, умирали, или их вытесняли, или им подсыпали яд. Потому что все, что делалось в ЧК, делалось тайно и сокрыто из высших революционных соображении. И оставались те, кто был способен убивать и быть убитым. И чтобы не быть убитым, надо было убивать. За это давали сытную пищу и звонкий почет. И те, кто был способен убивать, торопились есть свою пищу и носить свои ордена, ибо история не терпит свидетелей грязных дел.

Болезненная подозрительность Сталина не выросла на пустом месте. Ее подготавливал опыт безнаказанности. Убивать было нужно, говорили теоретики. Значит, убивать было можно, считали практики. Убивали сначала классовых врагов, потом – строптивых критиканов, прекраснодушных мечтателей, карьеристов, скромников. И наконец Коба остался с верными холопами.

«Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные органы» могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно».

Бухарин мерял Сталина по себе. Он приписывал Сталину человеческие черты. Но Сталин не мог усомниться в себе. Сталин никогда в себе не сомневался. В этом, я думаю, также кроется разгадка необъятной власти, которую он набрал еще при Ленине. Сталин был заранее прав. Он был, пожалуй, единственный из лидеров революции, кто лучше и органичнее всех иных соответствовал безнаказанности и бесконтрольности власти. А власть была именно не сомневающаяся ни в чем. Она была заранее права. Сталин не мог усомниться в себе – иначе он не занял бы того места, на которое его упрямо, год за годом, месяц за месяцем вели люди, добивавшиеся несокрушимого своего единства.

Бухарин пишет о сомнениях Сталина в отчаянье. Это риторическое предположение относится ко внеюридической, внеправовой попытке невиноватого защититься, точно так же, как ко внеюридической, внеправовой дозволенности обвинять невиноватого относится адская риторика Вышинского. Но за Вышинским стояли армия и флот, власть, дикарское ликование одураченной толпы, а за Бухариным – пустота. Апелляции к праву не было ни у того, ни у другого …

* * *

Люди, о которых я писал, были убеждены, что владеют истиной на веки веков, и истина эта была так ясна и очевидна, что неприятие ее можно было объяснить только упорством уходящего с исторической арены класса, только последней попыткой исторически обреченного класса удержаться на ногах. Люди эти были убеждены, что владеют мудростью, и мудрость их подтвердится грядущими днями, годами, столетиями.

Но, вероятно, мудрость заключается не в том, чтобы оградить себя в будущем от осуждений, а в том, чтобы быть к этим осуждениям готовыми.

Люди, о которых я писал, создавали новый мир истово, самоотверженно и непреклонно. Но создавали они его из старых кирпичей разбитого ими строя.

Люди, создавшие новый строй, бегали из царских тюрем. Поэтому они создали такие тюрьмы, из которых убежать нельзя.

Люди эти презирали законы старого государства. Поэтому они создали такой суд, который руководился не законом, а революционной совестью победившего класса.

Людей этих негусто выбирали в представительные организации старого государства. Поэтому они создали такие представительства, где, кроме них, не было и не могло быть никого.

Их допекала цензура, вычеркивая запрещенные мысли, и они вместо слов ставили точки, по которым читатель видел действие цензуры и возмущался ее гнетом. Поэтому они создали такую цензуру, которая вычеркивала даже точки.

Люди эти горели презрением к охранке, как все порядочные люди. Поэтому они карали всякого, кто мог усомниться в безграничном праве чрезвычаек.

За этими людьми следили филеры, которых они обманывали и над которыми издевались. Поэтому они создали такое общество, где филерство сделалось естественным состоянием целой нации и уйти от доноса уже нельзя было никому.

Люди эти были сильны сплочением, объединением, инакомыслием и нонконформизмом. Поэтому они создали такое государство, в котором всякое сплочение, объединение, инакомыслие и нонконформизм немедленно объявлялись уклоном, платформой, оппозицией и беспощадно уничтожались.

Эти люди воевали с царским государством подпольно. Подполье было их естественной средой. Поэтому они создали власть подпольную, мстительную, устрашающую, выходящую не явный свет лишь за тем, чтобы объявить о своем могуществе и победном ликовании.

Все созданное ими небывалое государство обрушилось на них самих, уничтожая и стирая с лица земли…

* * *

- Подсудимый Бухарин,- нетерпеливо повторил прокурор Вышинский,- я еще раз спрашиваю, на основании того, что здесь было показано против вас: не угодно ли вам признаться перед советским судом, какой разведкой вы были завербованы – английской, французской или японской?

-Никакой, – тихо сказал Бухарин.